Порог чувствительности [сборник litres] - Ирина Степановская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну, Тоби! Замолчи!
Муж с готовностью вынул из багажника мягкую тряпку и вытер серому Тоби слюнявые брыли. Я откланялся и пошёл по своим делам. Анна же, взяв мужа под руку, медленно зашагала к другому подъезду. Повернувшись ещё раз, я заметил, что у неё очень сильная одышка.
И ещё раз, года через полтора, уже будучи счастливо женатым на хорошенькой и молоденькой другой своей пациентке, я опять встретил её мужа. На этот раз он был один, и я не сомневался, что он хотел избежать встречи со мной. Честно сказать, я тоже не мечтал его видеть. Мы поравнялись и уже были готовы разойтись, сделав вид, что не знаем друг друга, как вдруг он, странно дёрнув похудевшей и постаревшей головой, повернулся и преувеличенно низко поклонился мне.
– Всё психотерапевствуете? – Он побледнел, и я увидел, что у него скривился от злости рот.
«Неужели Анна опять играет?» – чуть не вырвалось у меня, но, к счастью, я промолчал. Он, этот несчастный умный человек, угадал мой вопрос.
– Она умерла, – сказал он. – Эти чёртовы лекарства совсем подорвали ей сердце. А оно у неё с детства было слабенькое.
Он повернулся и пошёл прочь.
«Никто не может предвидеть всех обстоятельств!» – хотел крикнуть я, но он, отвернувшись, быстро ушёл, не желая ничего слушать.
На практике
Это историю я как-то рассказала своей подруге, доктору-терапевту. «Да ну, брехня!» – поморщилась она. – «Никакая не брехня, а самая настоящая быль. Ещё и не такое бывает в небольших больничках». Теперь и вам эту историю расскажу.
Давным-давно после пятого курса, в перестройку, я была на практике в обычной городской больнице в сравнительно небольшом городке. Две недели по терапии, две недели по хирургии, и две по акушерству.
В отделение терапии пришла уже в конце июля. Лето, жара, купаться хочется, но у меня – практика. Дали мне палату. Женскую, шесть человек. Ничего особенного. Больные как больные, никто, слава богу, не умирает. Вдруг в понедельник прихожу – в конце коридора в глаза бросается очередь в женский туалет. И стоят там не только мои больные, но и из соседних палат вижу знакомые лица. И около мужского тоже какое-то подозрительное движение. Я халат надела и в свою палату. Тётки сидят все, как одна, какие-то скрюченные.
– Что случилось?
Мнутся. Нет, вроде ничего, всё в порядке.
– Но я же вижу, что не в порядке?
– У нас животы болят…
– У всех?
– У всех.
– Понос?
– Ну вроде…
А понос в больнице – ужасное дело. Санэпидстанция, проверки, мазки, мама дорогая… И вообще, значит, инфекция какая-то.
Иду в пищеблок.
– Что было вчера на ужин?
Буфетчица плечами пожимает.
– Кашка перловая, хвостики минтая и чай из бачка.
Я к своей докторше-кураторше. Так, мол, и так, больные поносят. И не только в моей палате.
Она говорит: «Слушай, мне некогда. Раздай горшки, пусть ходят в горшки. А туалет запри. Иначе не будут в горшки ходить. Посмотрим. В лабораторию отправим».
Я пошла искать санитарку. Она мне выдала шесть горшков.
– Бери. Больше нет.
Вообще-то горшки холодные, противные, сама санитарка должна была разнести, но практикантское дело такое…
Заперла я туалет, раздала горшки. Строго говорю: «По-большому – сюда».
Деваться некуда. Быстро наполнили. Однако, пахнет. И сильно.
Содержимое горшков рассматриваю. У всех одинаково. Цвет почти чернильный. В одном какие-то непереваренные то ли ягодки, то ли комочки… изюма, что ли, объелись? Да сколько же это надо изюма съесть?
Нет, небось кому-нибудь из дома в выходной день какой-нибудь компотик передали.
Всему отделению? Не может быть.
Вернулась в палату.
– Сознавайтесь, говорю. Что пили – ели?
Молчат. Ну как дети.
– Если вы мне не скажете, отчего у вас понос, мне придётся вызвать инфекциониста и перевести всех в инфекционную больницу.
Насупились. Недовольны. Но всё равно молчат.
Я вздохнула. Отперла туалет.
– Идите, выливайте свои горшки, иначе вон соседи двери в туалет сломают. Один оставьте для анализов. – И пошла в ординаторскую.
Там кураторша сидит, строчит что-то в истории болезни. Я ей докладываю о состоянии дел. Она так задумалась и говорит с романтической ноткой в голосе.
– Как время быстро летит… Неужели уже конец июля?
Я говорю:
– Да.
Она оторвалась от истории болезни:
– Ну точно. Значит, у нас в саду тёрно-вишня поспела. Вот они туда каждый год и шастают. Даже у которых язва и колит. Не могут такую халяву мимо пропустить. Как легенда это дерево у нас в больнице. Из уст в уста про него передают.
– Какая тёрно-вишня?
– Гибрид. Наш старый патологоанатом, царствие ему небесное, заядлый садовод был. Опыты любил ставить. Около своего отделения два дерева посадил – вишню и тёрн. И стал их прививать. Или скрещивать. Я не разбираюсь. Но ягоды получились вкусные, кисленькие такие. – Доктор размялась, потянулась и опять стала писать. Но на миг снова оторвалась от писанины и на меня посмотрела.
– И вот что заметь. В другое время пошлёшь кого в патанатомию – отнести бумаги какие-нибудь, историю болезни, никто не идёт. Ой, говорят, там страшно. Покойники… А как эти ягоды поспеют, так не оттянешь оттуда за уши. Из всех отделений бегом бегут.
– Так, может, спилить эти деревья?
– Да ну, ты что! Молодой-то наш прозектор теперь из этих ягод вино делает. Нас на Новый год угощает. А к больным мы уже привыкли. Они пропоносят пару дней, и опять всё нормально. Лечатся.
Пряжка
1
Почему-то считается, что судебный медик должен обязательно кого-то изобличить. Но вообще-то Лена Крылова, молодой преподаватель кафедры судебной медицины, никогда так не думала, даже ещё когда была студенткой. А что думали сейчас её студенты, быстро заполняющие на утренней паре карточки тестов, она не знала, ведь студенты, как правило, не откровенничают с преподавателями.
Лена сидела за преподавательским столом и поглядывала на часы в своём телефоне. Последний учебный день в году, завтра у студентов занятий нет. Праздник. Новый год. С наступающим! А вот у неё рабочий день всё равно будет.
